КОНДРАТИЙ ФЁДОРОВИЧ РЫЛЕЕВ
(1795 — 1826)
ДУМЫ[1] |
|
I. ОЛЕГ ВЕЩИЙ[2]
Рурик, основатель Российского государства, умирая (в 879 г.), оставил
малолетнего сына, Игоря, под опекою своего родственника, Олега. Опекун
мало-помалу сделался самовластным владетелем. Время его правления
примечательно походом к Константинополю в 907 году. Летописцы сказывают, что
Олег, приплыв к стенам византийской столицы, велел вытащить ладьи на берег,
поставил их на колеса и, развернув паруса, подступил к городу. Изумлённые
греки заплатили ему дань. Олег умер в 912 году. Его прозвали Вещим (мудрым).
1
Наскучив мирной тишиною,
Собрал полки Олег
И с ними полетел грозою
На цареградский брег.
2
Покрылся быстрый Днепр ладьями,
В брегах крутых взревел
И под отважными рулями,
Напенясь, закипел.
3
Дружина храбрая героев
На славные дела,
Сгорая пылкой жаждой боев,
С веселием текла.
4
В пути ей не были преграды
Кремнистых гор скалы,
Днепра подводные громады,
Ни ярых вод валы.
5
Седый Олег, шумящей птицей,
В Евксин[3] через Лиман –
И пред Леоновой[4] столицей
Раскинул грозный стан!
6
Мгновенно войсками покрылась
Окрестная страна,
И кровь повсюду заструилась, –
Везде кипит война!
7
Горят деревни, селы пышут,
Прах вьется средь долин;
В сердцах убийством хладным дышат
Варяг и славянин.
8
Потомки Брута и Камилла[5]
Сокрылися в стенах;
Уже их нега развратила,
Нет мужества в сердцах.
9
Их император самовластный
В чертогах трепетал
И в астрологии, несчастный!
Спасения искал.
10
Меж тем, замыслив приступ смелый,
Ладьи свои Олег,
Развив на каждой парус белый,
Вдруг выдвинул на брег.
11
"Идем, друзья!" – рек князь России
Геройским племенам –
И шел по суше к Византии,
Как в море но волнам.
12
Боязни, трепету покорный,
Спасти желая трон,
Послов и дань – за мир позорный
К Олегу шлет Леон.
13
Объятый праведным презреньем,
Берет князь русский дань,
Дарит Леона примиреньем –
И прекращает брань.
14
Но в трепет гордой Византии
И в память всем векам
Прибил свой щит с гербом России
К царьградским воротам[6].
15
Успехом подвигов довольный
И славой в тех краях,
Олег помчался в град престольный
На быстрых парусах.
16
Народ, узрев с крутого брега
Возврат своих полков,
Прославил подвиги Олега
И восхвалил богов.
17
Весь Киев в пышном пированье
Восторг свой изъявлял
И князю Вещего прозванье
Единогласно дал.
1821 или 1822
XII. СМЕРТЬ ЕРМАКА [7]
П. А. Муханову
Под словом Сибирь разумеется ныне неизмеримое пространство от хребта Уральского до берегов Восточного океана. Некогда Сибирским царством называлось небольшое
татарское владение, коего столица, Искер, находилась на реке Иртыше, впадающей в Обь. В половине XVI века сие царство зависело от России. В 1569 году царь Кучум
был принят под руку Иоанна Грозного и обязался платить дань. Между тем сибирские татары и подвластные им остяки и вогуличи вторгались иногда в пермские области.
Это заставило российское правительство обратить внимание на обеспечение сих украйн укреплёнными местами и умножением в них народонаселения. Богатые в то время
купцы Строгановы получили во владение обширные пустыни на пределах Пермии: им дано было право заселить их и обработать. Сзывая вольницу, сии деятельные помещики
обратились к казакам, кои, не признавая над собою никакой верховной власти, грабили на Волге промышленников и купеческие караваны. Летом 1579 года 540 сих удальцов
пришли на берега Камы; предводителей у них было пятеро, главный назывался Ермак Тимофеев. Строгановы присоединили к ним 300 человек разных висельников,
снабдили их порохом, свинцом и другими припасами и отправили за Уральские горы (в 1581 г.). В течение следующего года казаки разбили татар во многих сражениях,
взяли Искер, пленили Кучумова племянника, царевича Маметкула, и около трёх лет господствовали в Сибири. Между тем число их мало-помалу уменьшалось: много
погибло от оплошности. Сверженный Кучум бежал в киргизские степи и замышлял способы истребить казаков. В одну тёмную ночь (5 августа 1584 г.), при сильном дожде,
он учинил неожиданное нападение: казаки защищались мужественно, но не могли стоять долго; они должны были уступить силе и незапности удара. Не имея средств к
спасению, кроме бегства, Ермак бросился в Иртыш, в намерении переплыть на другую сторону, и погиб в волнах. Летописцы представляют сего казака героя крепкотелым,
осанистым и широкоплечим, он был роста среднего, имел плоское лицо, быстрые глаза, чёрную бороду, тёмные и кудрявые волосы. Несколько лет после сего Сибирь
была оставлена россиянами; потом пришли царские войска и снова завладели ею. В течение XVII века беспрерывные завоевания разных удальцов-предводителей отнесли
пределы Российского государства к берегам Восточного океана.
Ревела буря, дождь шумел;
Во мраке молнии летали;
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
Товарищи его трудов,
Побед и громозвучной славы,
Среди раскинутых шатров
Беспечно спали близ дубравы.
«О, спите, спите, – мнил герой, –
Друзья, под бурею ревущей;
С рассветом глас раздастся мой,
На славу иль на смерть зовущий!
Вам нужен отдых; сладкий сон
И в бурю храбрых успокоит;
В мечтах напомнит славу он
И силы ратников удвоит.
Кто жизни не щадил своей
В разбоях, злато добывая,
Тот думать будет ли о ней,
За Русь святую погибая?
Своей и вражьей кровью смыв
Все преступленья буйной жизни
И за победы заслужив
Благословения отчизны, –
Нам смерть не может быть страшна;
Своё мы дело совершили:
Сибирь царю покорена,
И мы – не праздно в мире жили!»
Но роковой его удел
Уже сидел с героем рядом
И с сожалением глядел
На жертву любопытным взглядом.
Ревела буря, дождь шумел;
Во мраке молнии летали;
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали.
Иртыш кипел в крутых брегах,
Вздымалися седые волны,
И рассыпались с рёвом в прах,
Бия о брег, козачьи чёлны.
С вождём покой в объятьях сна
Дружина храбрая вкушала;
С Кучумом буря лишь одна
На их погибель не дремала!
Страшась вступить с героем в бой,
Кучум к шатрам, как тать презренный,
Прокрался тайною тропой,
Татар толпами окруженный.
Мечи сверкнули в их руках –
И окровавилась долина,
И пала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина…
Ермак воспрянул ото сна
И, гибель зря, стремится в волны,
Душа отвагою полна,
Но далеко от брега чёлны!
Иртыш волнуется сильней –
Ермак все силы напрягает
И мощною рукой своей
Валы седые рассекает…
Плывёт… уж близко челнока –
Но сила року уступила,
И, закипев страшней, река
Героя с шумом поглотила.
Лишивши сил богатыря
Бороться с ярою волною,
Тяжёлый панцирь – дар царя –
Стал гибели его виною.
Ревела буря… вдруг луной
Иртыш кипящий осребрился,
И труп, извергнутый волной,
В броне медяной озарился.
Носились тучи, дождь шумел,
И молнии ещё сверкали,
И гром вдали ещё гремел,
И ветры в дебрях бушевали.
1821
XIII. БОРИС ГОДУНОВ[8]
Борис Фёдорович Годунов является в истории с 1570 года: тогда он был царским оруженосцем. Возвышаясь постепенно, Годунов сделался боярином и конюшим: титла
важные при прежнем дворе российском. Сын Иоанна Грозного, царь Феодор, сочетался браком с его сестрою, Ириною Феодоровною. Тогда Годунов пришёл в неограниченную
силу: он имел столь великое влияние на управление государством, что иностранные державы признавали его соправителем сего кроткого, слабодушного монарха. По кончине
Феодора Иоанновича (1598 г.), духовенство, государственные чины и поверенные народа избрали Годунова царём. Правление его продолжалось около осьми лет. В сие
время Годунов старался загладить неприятное впечатление, какое оставили в народе прежние честолюбивые и хитрые его виды; между прочим ему приписывали отдаление
от двора родственников царской фамилии (Нагих, кн. Сицких и Романовых) и умерщвление малолетнего царевича Димитрия, брата царя Феодора, в 1591 году погибшего в
Угличе. Годунов расточал награды царедворцам, благотворил народу и всеми мерами старался приобрести общественную любовь и доверенность. Между тем явился ложный
Димитрий, к нему пристало множество приверженцев, и государству угрожала опасность. В сие время (1605 г.) Годунов умер незапно; полагают, что он отравился.
Историки несогласны в суждениях о Годунове: одни ставят его на ряду государей великих, хвалят добрые дела и забывают о честолюбивых его происках; другие -
многочисленнейшие – называют его преступным, тираном.
Москва-река дремотною волной
Катилась тихо меж брегами;
В неё, гордясь, гляделся Кремль стеной
И златоверхими главами.
Умолк по улицам и вдоль брегов
Кипящего народа гул шумящий.
Всё в тихом сне: один лишь Годунов
На ложе бодрствует стенящий.
Пред образом Спасителя, в углу,
Лампада тусклая трепещет,
И бледный луч, блуждая по челу,
В очах страдальца страшно блещет.
Тут зрелся скиптр, корона там видна,
Здесь золото и серебро сияло!
Увы! лишь добродетели и сна
Великому недоставало!
Он тщетно звал его в ночной тиши:
До сна ль, когда шептала совесть
Из глубины встревоженной души
Ему цареубийства повесть?
Пред ним прошедшее, как смутный сон,
Тревожной оживлялось думой –
И, трепету невольно предан, он
Страдал в душе своей угрюмой.
Ему представился тот страшный час,
Когда, достичь пылая трона,
Он заглушил священный в сердце глас,
Глас совести, и веры, и закона.
«О, заблуждение! – он возопил. –
Я мнил, что глас сей сокровенный
Навек сном непробудным усыпил
В душе, злодейством омраченной!
Я мнил: взойду на трон – и реки благ
Пролью с высот его к народу;
Лишь одному злодейству буду враг;
Всем дам законную свободу.
Начнут торговлею везде цвести
И грады пышные и сёла;
Полезному открою все пути
И возвеличу блеск престола.
Я мнил: народ меня благословит,
Зря благоденствие отчизны,
И общая любовь мне будет щит
От тайной сердца укоризны.
Добро творю, – но ропота души
Оно остановить не может:
Глас совести в чертогах и в глуши
Везде равно меня тревожит,
Везде, как неотступный страж, за мной,
Как злой, неумолимый гений,
Влачится вслед – и шепчет мне порой
Невнятно повесть преступлений!..
Ах! удались! дай сердцу отдохнуть
От нестерпимого страданья!
Не раздирай страдальческую грудь:
Полна уж чаша наказанья!
Взываю я, – но тщетны все мольбы!
Не отгоню ужасной думы:
Повсюду зрю грозящий перст судьбы
И слышу сердца глас угрюмый.
Терзай же, тайный глас, коль суждено,
Терзай! Но я восторжествую
И смою чёрное с души пятно
И кровь царевича святую!
Пусть злобный рок преследует меня –
Не утомлюся от страданья,
И буду царствовать до гроба я
Для одного благодеянья.
Святою мудростью и правотой
Своё правление прославлю
И прах несчастного почтить слезой
Потомка позднего заставлю.
О так! хоть станут проклинать во мне
Убийцу отрока святого,
Но не забудут же в родной стране
И дел полезных Годунова».
Страдая внутренно, так думал он;
И вдруг, на глас святой надежды,
К царю слетел давно желанный сон
И осенил страдальца вежды.
И с той поры державный Годунов,
Перенося гоненье рока,
Творил добро, был подданным покров
И враг лишь одного порока.
Скончался он – и тихо приняла
Земля несчастного в объятья –
И загремели за его дела
Благословенья и – проклятья!..
1821 или 1822
XV. ИВАН СУСАНИН[9]
В исходе 1612 года юный Михаил Феодорович Романов, последняя отрасль Руриковой династии, скрывался в Костромской области.
В то время Москву занимали поляки: сии пришельцы хотели утвердить на российском престоле царевича Владислава, сына короля их
Сигизмунда III. Один отряд проникнул в костромские пределы и искал захватить Михаила. Вблизи от его убежища враги схватили
Ивана Сусанина, жителя села Домнина, и требовали, чтобы он тайно провел их к жилищу будущего венценосца России. Как верный сын
отечества, Сусанин захотел лучше погибнуть, нежели предательством спасти жизнь. Он повел поляков в противную сторону и известил
Михаила об опасности: бывшие с ним успели увезти его. Раздраженные поляки убили Сусанина. По восшествии на престол Михаила
Феодоровича (в 1613) потомству Сусанина дана была жалованная грамота на участок земли при следующие государи.
«Куда ты ведёшь нас?.. не видно ни зги! –
Сусанину с сердцем вскричали враги, –
Мы вязнем и тонем в сугробинах снега;
Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега.
Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути;
Но тем Михаила тебе не спасти!
Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует,
Но смерти от ляхов[10] ваш царь не минует!..
Веди ж нас, – так будет тебе за труды;
Иль бойся: не долго у нас до беды!
Заставил всю ночь нас пробиться с метелью…
Но что там чернеет в долине за елью?»
«Деревня! – сарматам[11] в ответ мужичок –
Вот гумна[12], заборы, а вот и мосток.
За мною! в ворота! – избушечка эта
Во всякое время для гостя нагрета.
Войдите – не бойтесь!» – «Ну, то-то, москаль!..
Какая же, братцы, чертовская даль!
Такой я проклятой не видывал ночи,
Слепились от снегу соколии очи…
Жупан[13] мой – хоть выжми, нет нитки сухой! –
Вошед, проворчал так сармат молодой. –
Вина нам, хозяин! мы смокли, иззябли!
Скорей!.. не заставь нас приняться за сабли!»
Вот скатерть простая на стол постлана;
Поставлено пиво и кружка вина,
И русская каша и щи пред гостями,
И хлеб перед каждым большими ломтями.
В окончины[14] ветер, бушуя, стучит;
Уныло и с треском лучина[15] горит.
Давно уж за полночь!.. Сном крепким объяты,
Лежат беззаботно по лавкам сарматы.
Все в дымной избушке вкушают покой;
Один, настороже, Сусанин седой
Вполголоса молит в углу у иконы
Царю молодому святой обороны!..
Вдруг кто-то к воротам подъехал верхом.
Сусанин поднялся и в двери тайком…
«Ты ль это, родимый?.. А я за тобою!
Куда ты уходишь ненастной порою?
За полночь… а ветер еще не затих;
Наводишь тоску лишь на сердце родных!»
«Приводит сам бог тебя к этому дому,
Мой сын, поспешай же к царю молодому,
Скажи Михаилу, чтоб скрылся скорей,
Что гордые ляхи, по злобе своей,
Его потаенно убить замышляют
И новой бедою Москве угрожают!
Скажи, что Сусанин спасает царя,
Любовью к отчизне и вере горя.
Скажи, что спасенье в одном лишь побеге
И что уж убийцы со мной на ночлеге».
«Но что ты затеял? подумай, родной!
Убьют тебя ляхи… Что будет со мной?
И с юной сестрою и с матерью хилой?»
«Творец защитит вас святой своей силой.
Не даст он погибнуть, родимые, вам:
Покров и помощник он всем сиротам.
Прощай же, о сын мой, нам дорого время;
И помни: я гибну за русское племя!»
Рыдая, на лошадь Сусанин младой
Вскочил и помчался свистящей стрелой.
Луна между тем совершила полкруга;
Свист ветра умолкнул, утихнула вьюга.
На небе восточном зарделась заря,
Проснулись сарматы – злодеи царя.
«Сусанин! – вскричали, – что молишься богу?
Теперь уж не время – пора нам в дорогу!»
Оставив деревню шумящей толпой,
В лес тёмный вступают окольной тропой.
Сусанин ведёт их… Вот утро настало,
И солнце сквозь ветви в лесу засияло:
То скроется быстро, то ярко блеснёт,
То тускло засветит, то вновь пропадёт.
Стоят не шелохнясь и дуб и береза,
Лишь снег под ногами скрипит от мороза,
Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит,
И дятел дуплистую иву долбит.
Друг за другом идут в молчаньи сарматы;
Всё дале и дале седой их вожатый.
Уж солнце высоко сияет с небес –
Всё глуше и диче становится лес!
И вдруг пропадает тропинка пред ними:
И сосны и ели, ветвями густыми
Склонившись угрюмо до самой земли,
Дебристую стену из сучьев сплели.
Вотще настороже тревожное ухо:
Всё в том захолустье и мертво и глухо…
«Куда ты завел нас?» – лях старый вскричал.
«Туда, куда нужно! – Сусанин сказал. –
Убейте! замучьте! – моя здесь могила!
Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!
Предателя, мнили, во мне вы нашли:
Их нет и не будет на Русской земли!
В ней каждый отчизну с младенчества любит
И душу изменой свою не погубит».
«Злодей! – закричали враги, закипев, –
Умрешь под мечами!» – «Не страшен ваш гнев!
Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,
И радостно гибнет за правое дело!
Ни казни, ни смерти и я не боюсь:
Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»
«Умри же! – сарматы герою вскричали,
И сабли над старцем, свистя, засверкали! –
Погибни, предатель! Конец твой настал!»
И твёрдый Сусанин, весь в язвах, упал!
Снег чистый чистейшая кровь обагрила:
Она для России спасла Михаила!
1822
XVIII. ПЕТР ВЕЛИКИЙ В ОСТРОГОЖСКЕ[16]
Петр Великий, по взятии Азова (в августе 1696 года), прибыл а Острогожск. Тогда приехал в сей город и Мазепа, охранявший
у Коломака, вместе с Шереметевым, пределы России от татар. Он поднес царю богатую турецкую саблю, оправленную золотом и осыпанную драгоценными каменьями, и на
золотой цепи щит с такими ж украшениями. В то время Мазепа был еще невинен. Как бы то ни было, но уклончивый, хитрый гетман умел вкрасться в милость
Петра. Монарх почтил его посещением, обласкал, изъявил особенное благоволение и с честию отпустил в Украину.
В пышном гетманском уборе,
Кто сей муж, суров лицом,
С ярким пламенем во взоре,
Ниц упал перед Петром?
С бунчуком и булавою
Вкруг монарха сердюки,
Судьи, сотники толпою
И толпами козаки.
«Виден промысла святого
Над тобою дивный щит! –
Покорителю Азова
Старец бодрый говорит. –
Оглася победой славной
Моря Чёрного брега,
Ты смирил, монарх державный,
Непокорного врага.
Страшный в брани, мудрый в мире,
Превзошёл ты всех владык,
Ты не блещущей порфирой,
Ты душой своей велик.
Чту я славою и честью
Быть врагом твоим врагам
И губительною местью
Пролететь по их полкам.
Уснежился чёрный волос,
И булат дрожит в руке:
Но зажжёт ещё мой голос
Пыл отваги в козаке.
В пылком сердце жажда славы
Не остыла в зиму дней:
Празднество мне – бой кровавый;
Мне музыка – стук мечей!»
Кончил – и к стопам Петровым
Щит и саблю положил;
Но, казалось, вождь суровый
Что-то в сердце затаил…
В пышном гетманском уборе,
Кто сей муж, суров лицом,
С ярким пламенем во взоре,
Ниц упал перед Петром?
Сей пришлец в стране пустынной
Был Мазепа, вождь седой;
Может быть, ещё невинной,
Может быть, ещё герой.
Где ж свидание с Мазепой
Дивный свету царь имел?
Где герою вождь свирепой
Клясться в искренности смел?
Там, где волны Острогощи
В Сосну тихую влились;
Где дубов сенистых рощи
Над потоком разрослись;
Пётр Великий в Острогожске,
Где с отвагой молодецкой
Русский крымцев поражал;
Где напрасно Брюховецкой[17]
Добрых граждан возмущал;
Где, пленённый славы звуком,
Поседевший в битвах дед
Завещал кипящим внукам
Жажду воли и побед;
Там, где с щедростью обычной
За ничтожный, лёгкий труд
Плод оратаю сторичной
Нивы тучные дают;
Где в лугах необозримых,
При журчании волны,
Кобылиц неукротимых
Гордо бродят табуны;
Где, в стране благословенной,
Потонул в глуши садов
Городок уединенной
Острогожских козаков.
1823
|
|
Портрет К. Ф. Рылеева. Миниатюра неизвестного художника. 1 пол. ХIХ в. (После 1826 г.). |
|
|
|
|
«Думы» К.Ф.Рылеева. Титульный лист первого издания
(1825 г.). |
|
|
|
|
|
Источник: К.Ф.Рылеев. Полное собрание стихотворений. – Л.: Советский писатель, 1971. |
|
|
1. Думы К. Ф. Рылеева –
думы К. Ф. Рылеева построены по единому принципу: вначале автор дает прозаическое вступление,
поэтическое же произведение включает в себя жизнеописание героя, поступок, наиболее ярко характеризующий его личность, и гражданскую проповедь.
В проповеди и проявляется идейная устремленность дум Рылеева – пропаганда гражданского мужества, свободолюбия и патриотизма.
Работа Рылеева над думами продолжалась в течение 1821–1823 гг. Тогда же они печатались в журналах и многие из них были
прочитаны в Вольном обществе вскоре после написания.
В сборник 1825 г. вошла 21 дума; расположены они были в строгой исторической последовательности:
I. Олег Вещий
II. Ольга при могиле Игоря
III. Святослав
IV. Святополк
V. Рогнеда
VI. Боян
VII. Мстислав Удалый
VIII. Михаил Тверской
IX. Димитрий Донской
X. Глинский
XI. Курбский
XII. Смерть Ермака
XIII. Борис Годунов
XIV. Димитрий Самозванец
XV. Иван Сусанин
XVI. Богдан Хмельницкий
XVII. Артемон Матвеев
XVIII. Петр Великий в Острогожске
XIX. Волынский
XX. Наталия Долгорукова
XXI. Державин
В 1823 г. возникла мысль об отдельном издании и появились первые строки предисловия «Нечто о думах»: «За два года перед сим написал я
несколько из сих дум. Известный литератор наш Ф. В. Булгарин увидел их у меня» (автограф — ЦГАОР).
Однако реальная подготовка к изданию сборника началась в 1824 г. Видимо, тогда же была написана первая (неопубликованная) редакция предисловия к книге:
«С некоторого времени встречаем мы людей, утверждающих, что народное просвещение есть гибель для благосостояния государственного. Здесь не место опровергать сие
странное мнение, к тому ж оно, к счастью, не может в наш век иметь многочисленных приверженцев, ибо источник его и подпора — деспотизм — даже в самой
Турции уже не имеет прежней силы своей.
За полезное, однако ж, сказать почитаю, что один деспотизм боится просвещения, ибо знает, что лучшая подпора его — невежество: таким образом, жители Митиленские,
покорив возмутившихся союзников, не нашли надежнейшего средства поработить их совершенно, как запретив детей их чему-либо учить. Благосостояние и тишина общественные
реже нарушаются в государствах образованных, нежели непросвещенных, ибо народы первых лучше понимают истинные пользы свои, нежели последних, ибо просвещение —
надежнейшая узда противу волнений народных, нежели предрассудки и невежество, которыми стараются в правлениях самовластных двигать или воздерживать страсти народа.
Невежество народов — мать и дочь деспотизма — есть истинная и главная причина всех неистовств и злодеяний, которые когда-либо совершены в мире. Одни только
друзья тиранов и то же невежество приписывают их излишнему просвещению. Пусть раздаются презренные вопли порицателей света, пусть изрыгают они хулы свои и изливают
тлетворный яд на распространителей просвещения... пребудем тверды, питая себя тою сладостною надеждою, что рано ли, поздно ли, лучи благодетельного
светила проникнут в мрачные и дикие дебри и смягчат окаменелые сердца самих порицателей просвещения.
Обязанность каждого писателя — быть для соотечественников полезным, и я, по возможности желая исполнить долг сей, предпринял, подобно польскому знаменитому
стихотворцу Немцевичу, написать исторические думы, стараясь напомнить в оных славнейшие или, по крайней мере, достопримечательнейшие деяния предков наших.
Вот что говорит Немцевич о цели подобных сочинений: «Воспоминать юношеству о деяниях предков, дать ему познания о славнейших эпохах народа, сдружить любовь к
отечеству с первыми впечатлениями памяти — есть лучший способ возбудить в народе сильную привязанность к родине. Ничто уже тогда тех первых впечатлений, тех
ранних понятий подавить не в силах; они усиливаются с летами, приготовляя храбрых для войны ратников и мужей добродетельных для совета.
Царское Общество наук в Варшаве, — продолжает тот же писатель, — постигая всю важность сей истины, выдало новый проспект для сочинения истории народной; труд сей,
разделенный между многими писателями, требует немалого времёни. Все заставляет надеяться, что читатель найдет в оной достаточное о деяниях народных известие;
но происшествия, рассказанные важным и суровым слогом истории, нередко ускользают из памяти юношества, равномерно многочисленные томы подобных творений не каждый
может достать и читать... Общество, не жалея никаких средств, не желая упустить для столь благородн(ой) цели, поручило мне выставить в исторических песнях славнейшие
происшествия и знаменитейшие деяния и победы королей и вождей польских».
Цель моя та же самая — то есть распространить между простым народом нашим, посредством дум сих, хотя некоторые познания о знаменитых деяниях предков, заставить его
гордиться славным своим происхождением и еще более любить родину свою. Счастливым почту себя, когда хотя несколько успею в своем предмете; еще счастливейшим, когда
люди благомыслящие одобрят мое намерение — пролить в народ наш хоть каплю света» (ЛН, с. 15—16, черновой автограф — ЦГАОР).
Предисловие это было переработано и в новом виде включено в сборник.
В ноябре 1824 г. «Думы» были посланы из Воронежа, где тогда находился Рылеев, в Москву, так как московские цензоры отличались от петербургских большей
снисходительностью. Переговоры с Цензурным комитетом Московского университета, как и наблюдение за изданием «Дум», Рылеев поручил П. А. Муханову (см. ЛН, с. 142),
а с конца января 1825 г. эту же работу продолжал Е. П. Оболенский (ПССоч., с. 479). Исторические справки к думам (кроме пояснений
к думам: «Боян», «Петр Великий в Острогожске», «Наталья Долгорукова» и, возможно, «Богдан Хмельницкий», составленных Рылеевым) специально для этого издания были
сделаны Павлом Михайловичем Строевым (1796—1876), московским археографом и историком, который знакомил Рылеева со своими примечаниями в процессе работы.
В январе 1825 г. Рылеев писал Строеву из Петербурга: «Некоторые примечания ваши я уже имею здесь и душевно благодарю вас за них. Вы совершенно оправдали выбор наш.
Прошу вас покорнейше сделать и ко вновь присланным мною думам такие же примечания, если цензура была милостива ко мне» (ПССоч., с. 480).
Первоначально Рылеев отправил в Москву сборник, включающий двадцать дум. Дума «Петр Великий в Острогожске» в него не вошла. (Цензурный экземпляр сборника «Дум»
находится в ЦГАДА.)
Думы были поданы в той редакции, в какой уже появлялись в журналах. Все сомнительные в цензурном отношении места в таких думах, как
«Курбский», «Ольга при могиле Игоря» и «Волынский», были уже «выправлены». 18 декабря «Думы» поступили в Цензурный комитет, а 22 декабря допущены к печати.
Цензор — профессор Московского университета И. И. Давыдов — не потребовал никаких смягчений или исключений. Некоторая стилистическая правка производилась по
указаниям Рылеева (см. письмо Вяземскому от 12 января 1825 г. — ЛН, с. 144), правке подверглись и авторские примечания.
Ободренный этим, Рылеев, видимо, решил дополнить сборник дум другими, сомнительными в цензурном отношении. В январе 1825 г. в Москву были посланы еще три думы
(см. письмо Рылеева П. А. Вяземскому от 12 января 1825 г. — ЛН, с. 144). По всей вероятности, одной из них была дума «Петр Великий в Острогожске», вошедшая
в сборник 1825 г. Остальные думы цензура не пропустила.
20 февраля 1825 г. Рылеев писал Вяземскому: «Непропущенных цензурою дум не жалею, но боюсь за „Войнаровского“» (ЛН, с. 144) (поэма Рылеева
проходила цензуру в это же время). Можно предположить, что запрещенными думами были «Голова Волынского», написанная в 1822 г. и в ранней редакции представленная в
Вольное общество (см.: «Ученая республика», с. 422), и «Царевич Алексей Петрович в Рожествене».
Беловой автограф последней думы, видимо, и представленный в цензуру, хранится там же, где и цензурный экземпляр сборника «Думы» (ЦГАДА).
Таким образом, в сборник 1825 г. вошла 21 дума; расположены они были в строгой исторической последовательности. Список дум, включенных в сборник, был составлен
Рылеевым на обороте автографа «Артемона Матвеева» (ПД). Названия дум здесь записаны без всякого порядка (видимо, Рылеев просто перечислял, какие
из них отобраны для сборника). Судя по всему, список был составлен уже в самое последнее время, так как в него включена и дума «Петр Великий в Острогожске», не
вошедшая в цензурный экземпляр. Думы, не пропущенные цензурой и не вошедшие в сборник 1825 г., в этом списке отсутствуют.
Рылеев продолжал работу над думами и после того, как им были написаны произведения, составившие сборник 1825 г. В архиве его
(ПД) сохранился еще один список исторических стихотворений, датируемый 1823 г.:
«Владимир. Рюрик. Вадим. Владимир Мономах. Василько. Гарольд и Елизавета. Пожарский и Минин. Марина. Марфа Посадница. Гермоген. Мазепа. Софья. Петр Великий.
Лукьян Стрешнев. Миних. Румянцев. Суворов. Меншиков. Потемкин. Яков Долгорукий».
Только думы «Владимир» и «Яков Долгорукий» были написаны; к думам «Вадим», «Марфа Посадница» и «Меншиков» сохранились черновые наброски, о работе же Рылеева
над остальными сюжетами ничего не известно. Сохранившиеся в архиве Рылеева в большом количестве отрывки и наброски на исторические темы
трудно связать с замыслом той или другой думы.
«Думы» печатались в типографии С. И. Селивановского, к которому Рылеев адресовался по рекомендации В. И. Штейнгеля и И. И. Пущина. Селивановский, передовой
книгоиздатель, близкий к декабристским кругам, был единственным недворянином, которого некоторые декабристы думали даже принять в тайное общество (см.:
ЛН, с. 235). В письме П. М. Строеву (конец января 1825 г.) Рылеев с большим уважением отзывался о своем издателе: «Прошу сказать мое истинное почтение
г. Селивановскому. Он у меня из головы не выходит. Истинно почтенный человек!» (ПССоч., с. 480).
Сборник вышел в свет в начале марта 1825 г. (12 марта Пущин из Москвы послал экземпляр книги Пушкину в Михайловское) и возбудил большой интерес читателей и критики.
Уже после опубликования дум в журналах и «Полярной Звезде» они вызвали одобрительные отзывы современников.
Определение жанра дум вызвало тогда же оживленную полемику. А. Бестужеву, назвавшему думы «гимнами историческими», возражал в рецензии на ПЗ 1823 критик
К. (В. И. Козлов): «Дума не есть исторический гимн и не всегда служит к прославлению подвигов и доблести предков. Гимны суть похвальные, торжественные песни;
а в думах излагаются уединенные размышления исторических лиц, тайные их намерения, борения противуположных страстей, угрызения совести и нередко такие чувства,
кои не имеют в себе ничего ни торжественного, ни похвального. Дума есть особливый род поэзии, взятый из польской литературы и который требует еще своей
теории» («Русский инвалид», 1823, № 4, 6 января).
А. Бестужев не оставил это возражение без ответа: «Во всей этой теории, которой никто от г. К. не требовал, не нахожу и тени правдоподобия. Во-первых, г.
К- смешал сказанное мною о думе с тем, что сказано о Рылееве, а Рылеев, могу уверить, совсем не дума и не гимн. Во-вторых, вопреки г. К., гимны в Греции, равно как
и исторические думы в Польше, введены были с одинаковою целью, т. е. для пения. Думы суть общее достояние племен славянских. Русские песни о Владимире, о Добрыне
и других богатырях, о взятии Казани; у малороссиян о Мазепе, о Хмельницком, о Сагайдачном; у богемцев вся Краледворская рукопись; да и самая песня о походе Игоря
не есть ли дума? В-третьих, дума не всегда есть размышление исторического лица, но более воспоминание автора о каком-либо историческом происшествии или лице и
нередко олицетворенный об оных рассказ. Лучшие думы Немцевича в том порукою. Далее, в польской словесности дума не составляет особого рода: поляки сливают ее
с элегиею (см. рассуждение Бродзинского об элегии в «Раш. Warsz.» 1822, № 5, прим, сочинителя). Но как у нас введена дума Рылеевым, то, по его словам и самим
произведениям (не по одному «Глинскому», из которого г. К. почерпнул свое определение), думу поместить должно в разряд чистой романтической поэзии. Впрочем, она
составляет середину между героидою и гимном» (Ответ на критику «Полярной звезды», помещенную в 4, 5, 6 и 7 нумерах «Русского инвалида» 1823 года. – СО, 1823, № 4,
с. 183—184).
В 1860 г. «Думы» Рылеева впервые переиздали в Лондоне Герцен и Огарев. В предисловии к ним Огарев писал об огромном воздействии поэзии Рылеева на его современников.
«В «Думах» он поставил себе невозможную задачу сочетания исторического патриотизма с гражданскими понятиями своего времени; отсюда вышло ложное
изображение исторических лиц ради постановки на первый план глубоко сжившейся с поэтом гражданской идеи. В «Думах» видна благородная личность автора, но не видно
художника. Одно заметно — как стих постепенно совершенствуется. В «Олеге Вещем» чувствуется неуклюжий стих державинской эпохи; в «Волынском» он уже звучен
и силен. Влияние «Дум» на современников было именнр то, какого Рылеев хотел, – чисто гражданское» (Н. П. Огарев, Избр. произведения, т. 2, М., 1956, с. 448).
(вернуться)
2. I. «Олег Вещий» – впервые напечатано: «Новости литературы», 1822, № 11, с. 171.
В предисловии к «Думам» Рылеев писал, что «пиеса» эта «не должна бы войти в собрание», – так как это «историческая песня», а не дума, указывал он, очевидно имея
в виду отсутствие в стихотворении драматического элемента.
Историческая основа думы – летописный рассказ о нападении Олега на Константинополь в 907 г. в передаче Карамзина («История Государства Российского», т. 1, гл. 5).
Текст думы очень близок изложению Карамзина. (вернуться)
3. Евксин (Понт Евксинский) – греческое название Черного моря. (вернуться)
4. И пред Леоновой столицей – перед Константинополем,
где тогда правил император Леон или Лев VI (886–912). (вернуться)
5. Потомки Брута и Камилла. – Византия образовалась после разделения Римской
Империи на Западную и Восточную; это и дало основание считать римлян предками византийцев.
Брут Марк Юний Брут (85 год до н. э. – 42 год до н. э.) – римский политический деятель и военачальник из плебейского рода Юниев, известный
в первую очередь как убийца Гая Юлия Цезаря.
Камилл (V–IV вв. до н. э.) – римский полководец, глава аристократической партии, известный своими военными и гражданскими доблестями. (вернуться)
6. Прибил свой щит с гербом России. –
На историческую ошибку Рылеева в этом стихе неоднократно указывал Пушкин. В мае 1825 г. он писал ему: «Ты напрасно не поправил в Олеге «герба России». Древний
герб, святой Георгий, не мог находиться на щите язычника Олега; новейший, двуглавый орел есть герб византийский и принят у нас
во время Иоанна III, не прежде. Летописец просто говорит: „Таже повеси щит свой на вратех на показание победы“» (Пушкин, т. 13, с. 176).
В своей «Песни о вещем Олеге» (1822) Пушкин, в соответствии с летописным источником, написал: «Твой щит на вратах Цареграда», а позднее сделал примеч.
к этому ст.: «Но не с гербом России, как некто сказал, во-первых потому, что во время Олега Россия не имела еще герба. Наш Двуглавый орел есть герб Римской империи
и знаменует разделение ее на Западную и Восточную. У нас же он ничего не значит» (Пушкин, т. 2, с. 741). (вернуться)
7. XII. «Смерть Ермака» – впервые напечатано: «Русский инвалид», 1822, 17 января, с. 55, без
посвящения, с примеч. издателя: «Сочинение молодого поэта, еще мало известного, но который скоро станет рядом с старыми и славными. В(оейков)»;
«Соревнователь», 1822, № 4, с. 100, без посвящения.
Дума «Смерть Ермака» была представлена в Вольное общество 28 ноября 1821 г. (см.: «Ученая республика», с. 407).
Историческая основа думы – рассказ о гибели Ермака в передаче H. М. Карамзина («История Государства Российского», т. 9, гл. 6). Широко распространившаяся позднее
в стихотворных сборниках и устной передаче, дума стала народной песней.
Муханов Павел Александрович (1798–1871) – декабрист, историк; Рылеев доверил ему надзор за изданием «Дум». (вернуться)
8. XIII. «Борис Годунов» – впервые напечатано: «Полярная Звезда», 1823, с. 176, с подзаг.
«Дума» (ценз. разр. 30 октября 1822) («Полярная звезда. Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым», СПб.,
1823, 1824 и 1825.).
Историческая основа думы – материалы, приведенные Карамзиным (в «Истории Государства Российского», т. 10, гл. 2), но
положительная в целом трактовка царя Бориса восходит, как полагает Ю. Г. Оксман, ссылаясь на «Записки о моей жизни» Н. И. Греча
(см.: ПСС, с. 420), к «Сокращенной библиотеке в пользу господам воспитанникам первого кадетского корпуса» П. С. Железникова
(СПб., 1804), принятой в качестве учебника истории в кадетском корпусе, где учился Рылеев.
Осмысление Рылеевым личности Бориса Годунова предвосхищало в какой-то степени образ этого царя, созданный Пушкиным. (вернуться)
9. XV. «Иван Сусанин» – впервые напечатано: «Полярная Звезда», 1823, с. 370 (ценз. разр.
30 ноября 1822), с подзаг. «Дума».
Историческая основа думы — костромское предание об Иване Сусанине, введенное в литературу Афанасием Щекатовым в «Словаре географическом Российского государства»
(М., 1807), и затем изложенное С. Глинкой в учебнике «Русская история в пользу воспитания», ч. 6, М., 1818, с. И. Подвиг Ивана Сусанина нашел широкое
отражение в литературе и искусстве (например, опера кн. А. А. Шаховского и К. А. Кавоса «Иван Сусанин» (1815), одноименная опера
М. И. Глинки на либретто бар. Е. Ф. Розена (1836). Дума Рылеева оказала воздействие на оперу Глинки.
Художественные достоинства думы были отмечены Пушкиным в письме к ее автору от мая 1825 г. Он исключил ее из общего числа неудачных, с его точки зрения,
произведений и назвал «первою думой, по коей начал... подозревать» в Рылееве «истинный талант» (Пушкин, т. 13, с. 175).
Интерпретация Рылеевым подвига Ивана Сусанина предвосхитила позднейшие оценки этого факта как в либеральной (Н. И. Костомаров), так и в революционно-демократической
(Н. А. Добролюбов) и народнической литературе. Дума Рылеева была широко популярным произведением
в прогрессивных кругах русского общества. Вспоминая о детских годах А. И. Ульянова, его сестра А. И. Ульянова-Елизарова пишет:
«У нас было в обычае готовить отцу и матери какие-нибудь сюрпризы к именинам и праздникам. И вот я помню, что к одному из таких случаев Саша заучил по своему выбору
«Ивана Сусанина» Рылеева и, мало любивший декламировать, читал с большой силой выражения слова жертвы того времени за благо отчизны, как он понимал тогда
это» (сб. «А. И. Ульянов и дело 1 марта 1887 г.», М.–Л., 1927, с. 39–40). (вернуться)
10. Ля́хи (польск. Lędzianie) – слово в летописи Нестора, первоначально употреблявшееся
для обозначения западнославянских племён – полян (поляков), лютичей, мазовшан и поморян. (вернуться)
11. Сарма́ты – древний народ, состоявший из кочевых ираноязычных племён, с IV века до н. э. по первые века н. э. населявших степную
полосу Евразии от Дуная до Аральского моря.
С середины XVI века польские гуманисты начинают высказывать мысль о том, что польская шляхта происходит от сарматов, древнего степного народа,
известного из греческой и римской этнографии. В XVII веке этот тезис стал основой идеологии польской знати – сарматизма (аристократия считалась потомками
сарматов, а простонародье – славян и литовцев). В искусствоведении есть специальный термин «сарматский портрет»: на протяжении XVII и XVIII веков польские
аристократы желали, чтобы художники изображали их «сарматами». (вернуться)
12. Гумно́ или ток – расчищенный, часто огороженный, утоптанный участок земли, на котором в
крестьянских хозяйствах складывали скирды необмолоченного жита, проводили его обмолот, а также веяние зерна. На гумне иногда устраивали навесы, размещали овин. (вернуться)
13. Жупа́н – у поляков и белорусов – старинный дворянский костюм, род сюртука, часто
ношеный под контушом; на территории Украины – тёплая верхняя одежда, род охабня, на народном языке – зипун; в Рязанской и Смоленской областях так называют
простой крестьянский кафтан; короткий кафтан, полукафтанье. (вернуться)
14. Око́нчина – кусок стекла, слюды, бумаги и т. п., вставляемый в оконную раму. (вернуться)
15. Лучи́на – тонкая длинная щепка сухого дерева, предназначенная для растопки печи или
для освещения избы. (вернуться)
16. XVIII. «Пётр Великий в Острогожске» – впервые напечатано: «Соревнователь», 1823, № 3,
с. 287, с подзаг. «Дума», посвящением «Барону А. А. Дельвигу».
Под загл. «Первое свидание Петра Великого с Мазепою» эта дума была представлена 13 мая 1823 г. в Вольное общество (см.: Маслов, с. 80). В цензурном экземпляре
«Дум», поданном 14 ноября 1824 г., она отсутствует, так как была включена в сборник позднее.
Историческая основа думы – сведения о свидании Петра I с Мазепой в Острогожске, приведенные в «Истории Малой России» Д. Н. Бантыша-Каменского (ч. 3, М., 1822, с. 29).
Историческая справка представляет собой отрывок из прозаической заметки Рылеева «Об Острогожске», написанной, по-видимому, в 1822–1823 гг.; ее заключительный абзац
стал примеч. к думе (см.: ПССоч., с. 297—299).
Пушкин отметил поэтические достоинства думы в письме Рылееву от второй половины мая 1825 г.: «Окончательные строфы «Петра в Острогожске» чрезвычайно оригинальны»
(Пушкин, т. 13, с. 175). (вернуться)
17. Где напрасно Брюховецкой добрых граждан возмущал. Брюховецкий Иван – гетман
Левобережной Украины (1663–1668). Путем интриг и подкупов добился избрания гетманом.
Правление его характеризуется нарушением украинской автономии со стороны Москвы, первыми попытками установить крепостное право на Украине
и заключением Андрусовского договора (1667), по которому Правобережная Украина с Киевом отдавалась под власть Польши. Вызвавший недовольство народа, Брюховецкий
выступил с демагогическими лозунгами против России, с предложением передаться под власть Турции. Однако казаки и народ выступили против Брюховецкого,
и 7 июня 1668 г. он был убит. Острогожские казаки, как отмечает Рылеев в статье «Об Острогожске», в борьбе против Брюховецкого
оказали услуги царю и получили за это награды и некоторые льготы (см.: ПССоч., с. 298). (вернуться)
|
|
|
|
|
|